Европа на войне

«То, чего мы так опасались, произошло». Эти слова премьер-министра Бельгии с подкупающей искренностью подчеркивают, пожалуй, самое поразительное обстоятельство терактов в Брюсселе — их предсказуемость, если не сказать — предсказанность.

В ноябре прошлого года, когда экстремисты устроили вакханалию в Париже, быстро стало понятно, что нити уходят в бельгийскую столицу. К ней с тех пор приковано внимание спецслужб всей Европы, власти страны активно принимали меры для обеспечения безопасности, наконец, как раз в Брюсселе арестован организатор парижской бойни.


И именно здесь наносится ответный удар — продуманный, подготовленный и символический. Сказать, что это промах спецслужб, что злоумышленников прозевали, язык не повернется. В описанных обстоятельствах впору предположить, что структуры безопасности действительно делали все, что могут.

Но тогда и возникает самый неприятный вопрос: а что они могут?

Президент Франции Франсуа Олланд, обращаясь к нации после брюссельской трагедии, сказал прямо: «Мы находимся в состоянии войны». Так ли это?

Война принципиально отличается от просто нестабильности, социальной или военно-политической напряженности, даже сознательной эскалации, запугивания. Тем, что нападение противника неизбежно. Суть войны — обмен ударами. Их нельзя предотвратить, только отразить, атакуя в ответ. Будучи готовым, что ответ последует и на него. (Теоретически есть вариант упреждающих действий, «бить первым», но в случае с террористами это явно пройденный этап.)

Война — форс-мажор, который не предполагает сохранения неизменным образа жизни.

Это всегда особые законы, иной порядок управления, другая иерархия приоритетов. Это жертвы — в широком понимании. Не только готовность пасть во имя Родины, но прежде всего отказ от комфорта, который является вполне оправданной целью в мирное время. Комфорта не только материального, но и морального, роскоши следования универсальным ценностным императивам, «правильным» вне времени и пространства. Настоящая война предусматривает конкретизацию ценностей, привязку их к культурно-исторической почве, четкой задаче. И, конечно, обозначение понятного врага.

Готова ли к этому Европа, объединенная в Европейский союз? Очевидно нет. Типичная реакция на масштабные террористические акты в любом государстве Западной Европы — заверения, что преступникам не удастся заставить свободный мир отказаться от его образа жизни и либеральных ценностей. Главная тревога — посеять рознь внутри собственных обществ, переусердствовать с ограничительными мерами.

И то и другое — не проявления слабоволия или слабоумия, как полагают отечественные обличители европейского упадка. Это системное явление. Объяснимо желание держаться за принципы, который обеспечили Старому Свету мир и процветание на несколько десятилетий. Они позволили преодолеть ужасы, которые европейцы сами себе устроили в первой половине ХХ века.

Отказ от войны как способа проведения политики — основа европейской интеграции.

Дважды в прошлом столетии Европа, проваливаясь в пучину шовинизма, ввергала человечество в мировые бойни. Модель, которая начала строиться в 1950-е годы, должна была исключить вооруженные конфликты за счет не только сокращения собственно военных возможностей, но и изменения психологии межгосударственных отношений среди участников интеграционного проекта.

Победа в идеологической конфронтации с СССР (в которой Западная Европа участвовала лишь как

номинальная военная сила) убедила в собственной правоте и позволила перейти к следующему этапу — продвижению своей модели в качестве примера для подражания. Одновременно произошла, если можно так сказать, радикализация европейских ценностей — они вышли на гораздо более высокий уровень требовательности к себе и окружающим.

Нормативная экспансия (включая и аспект гуманитарных ценностей) стала основным политическим инструментом ЕС. На практике это привело к ужесточению бескомпромиссности и внутри, и вовне. Европейское сообщество, которое создавалось как образец изощренного умения преодолевать сложности ко всеобщей выгоде или обходить их во имя движения вперед, превратилось в систему, которая все меньше в состоянии продемонстрировать какую-либо гибкость.

Нынешнее отношение Западной Европы к войне — это комбинация двух факторов. С одной стороны, стержень всего проекта, заложенный более 60 лет назад: никогда больше никакой войны. Война пугает уже не как реальность (как раз эта память с годами слабеет), а как символ совсем другой, чуждой политики.

С другой — структурная неспособность поступиться провозглашенными принципами без угрозы расшатать всю конструкцию, в которой идеологический компонент теперь не менее важен, чем экономический или политический.

Страх взорвать собственные общества изнутри тоже более чем объясним. Противник не атакует снаружи, раз за разом выясняется, что теракты совершают граждане стран Евросоюза, зачастую к тому же там и родившиеся. Нет сомнения, что корни насилия уходят на Ближний Восток, но это все равно внутренний разлом, с которым непонятно, что делать.

Поэтому первой реакцией на все более дерзкие террористические операции являются марши солидарности, новые «je suis…», призывы не допустить деления по религиозному или этническому принципу. Образ врага сознательно рисуется одновременно и очень узко (поименные преступники), и очень широко (вселенское зло, враги свободы и человечности).

Главное — не указать на конкретную социальную группу, поскольку, указав, с ней надо что-то делать. А рецептов ни общеполитического, ни оперативно-полицейского плана по большом счету нет.

Заявления о «состоянии войны» — не более чем риторика. Европа-2016 войну в подлинном смысле этого понятия вести не может и не хочет. Это означает, что каждый новый теракт будет сопровождаться одним и тем же набором мер, которые и так принимаются: ужесточение политики в области миграции, расширение координации спецслужб (ограниченной даже внутри ЕС), паспортный контроль на внутренних границах, бóльшая ответственность за пропаганду джихадизма, более тщательный контроль за потоками информации и пр. Эффект этих мер заведомо ограничен, поскольку они не ставят под сомнение (и не могут) действующих принципов — административных, ценностных, поведенческих.

Возможны ли перемены? В скорой перспективе вряд ли. Но происходящее, конечно, не проходит бесследно.

Политическая атмосфера в Европе меняется. Политики крайне правого толка постепенно расширяют базу, что не обязательно ведет их к власти (хотя в каких-то странах и это не исключено), но двигает к «поправению» основные партии. Вероятнее всего, в Евросоюзе будет происходить серьезная реструктуризация политического ландшафта.

Культ центризма, определявший европейскую политику последние лет двадцать (смещение ведущих сил к середине вплоть до стирания различий), скорее всего, сменится новой поляризацией. Размежевание, вероятно, пойдет не по привычным идеологическим линиям (левые/правые, консерваторы/социалисты/либералы и пр.), а по отношению к основной угрозе (симбиоз миграции и терроризма) и по способности предложить меры безопасности.

Модельной может служить ситуация в Германии, где обе главные партии разделены в отношении курса федерального канцлера. Часть социал-демократов и христианских демократов поддерживают Меркель, другая часть ей жестко оппонирует. Поскольку ХДС и СДПГ составляют одно правительство, внятных вариантов никто не предлагает. А ниша недовольных заполняется радикалами из ксенофобского общественного движения ПЕГИДА и крайне правой партии «Альтернатива для Германии». Резонно ожидать возникновения более ответственного антимеркелевского движения с иным видением главной проблемы.

Германия, кстати, может вообще стать поворотной точкой европейской политики, если атака, подобная парижским или брюссельской, не дай бог, случится там.

Крупный теракт переведет описанные противоречия из латентной в открытую форму, что резко катализирует все процессы политического переосмысления и в Федеративной республике, и по всему Евросоюзу.

Непосредственный эффект брюссельского теракта может проявиться в Великобритании, где в разгаре кампания перед референдумом о выходе из ЕС. Силы «за» и «против» примерно равны, и, если сторонники интеграции апеллируют к прагматизму, оппоненты давят на эмоции. Исламистский террор в сердце континентальной Европы — просто подарок пропагандисту-евроскептику, который страстно призывает от нее отгородиться.

Европейский союз на пороге неизбежных перемен, в этом уже нет сомнений. Каким он будет через 10 лет, гадать бесполезно. Но о Европе как символе мира, спокойствия и предсказуемости, скорее всего, будут вспоминать как о прекрасном сне.

Федор Лукьянов