Во всем этом спектре до обидного мало единственно нормального и даже для России исторически традиционного чувства — сострадания попавшему в острог, от которого, как и от сумы, на Руси никогда не зарекались. Не вполне здоровый (а даже если и здоровый — это «на нарах» ненадолго) человек, который никого не убил, попадающий в российскую тюрьму с ее специфическими условиями, прежде всего заслуживает сострадания, а если это происходит до суда, то к состраданию прибавляется недоумение и непонимание, вне зависимости от его виновности. Я думаю, многое в России было бы по-другому и не в пример лучше, если бы именно эти чувства были первичными.
Тем не менее общество оставляет в стороне гуманитарную составляющую и готово рассматривать ситуацию личной трагедии только с двух сторон: либо как политическое мученичество, либо как торжество карающего закона. Притом что ни то, ни другое в корне неверно и даже, скорее, противоположно реальности.
Белых, конечно, искренне жаль, вне зависимости от того, что он сделал или не делал, но на политическое или социальное мученичество он не тянет. Добро бы он был жертвой внешних сил, как какой-нибудь мелкий бизнесмен, чей бизнес понравился жене местного начальника ФСБ или зама мэра и который оказывается проглочен Левиафаном. Белых не гость в системе российской власти — он ее часть. Он давно строил свою политическую и властную карьеру, понимая особенности системы и будучи готов на участие в ней. Быть рекомендованным на пост губернатора высшим лицом государства — значит разделять принципы его политики и принципы функционирования системы. Остаться на посту губернатора после 2012 года — фактически значит принять новые правила игры (или отказаться от иллюзий по поводу старых — кому как ближе).
Нельзя быть частью порочной системы и не стать одновременно или порочным самому, или жертвой ее порока, или, скорее, и тем, и другим. «Блажен муж, иже не иде на совет нечестивых и на путей грешных не ста» — это, вопреки распространенному мнению, не нравственно-сентиментальный призыв Христа, а вполне прагматическое умозаключение царя Давида, человека мудрого, жившего во время жестокое и потому не склонного к морализаторству. Идея «пойти и изменить» не работает, изменения требуют тектонических сдвигов в обществе и действий извне — изнутри система тебя или сожрет, или изменит под себя, а чаще всего — и то, и другое. Искренне и почти искренне «идущих менять» я повидал за все эти годы немало. Увы, я не знаю ни одного, кто бы не изменился «под систему», хотя (пока?) далеко не все они прошли через следствие и тюрьму. Удивительно, однако, что даже прошедшие и вышедшие остаются частью системы. Если бизнесмены после отсидки чаще всего круто меняют жизнь: кто-то уходит в оппозицию, кто-то уезжает, начинает помогать заключенным и подследственным, один мой знакомый после трехлетней отсидки ни за что до суда вышел и стал священником, то чиновники, как правило, покорно возвращаются на «старый круг» — видимо, система меняет их необратимо.
Я искренне желаю Никите Белых скорейшего освобождения, вне зависимости от того, что реально произошло, и в ущерб «торжеству правосудия», — желаю не только для него, но и для всех нас, всей России. Торжество правосудия весьма спорное явление. Особенно спорное у нас: мы частично знаем, а частично догадываемся о несовершенстве, подверженности манипуляциям со стороны власти и, наконец, коррумпированности системы следствия и суда. Общественное доверие к суду в России на экстремально низком уровне, и это вызывает естественное желание утверждать, что любой арестованный не виноват, но в реальности мы просто не знаем этого и не можем об этом судить. А подменить решение суда нечем, если мы не хотим разрушить даже те несовершенные социальные системы, которые имеем, поэтому беседа «виноват — не виноват» вообще не имеет смысла, суд решит — значит, виноват, а несогласному с этим в силу «несправедливости суда» можно предложить пойти дальше: а что, если бы возник «справедливый суд», то где ему было бы взять справедливые законы в стране, где за доказанное убийство сажают на сроки меньшие, чем за недоказанную взятку, где противоречия в текстах очевидны, а судебная практика как основа для принятия решений не используется? И вообще, разве суд устанавливает справедливость? Не так давно мы возмущались идеей новации в российской юриспруденции, заменяющей «состязательность сторон» в суде «поиском объективной истины». Вот дело Белых — яркий пример состязания сторон, одной из которых является власть (ну, возможно, местные силовики или еще кто-то), а другой — сам губернатор. Если Белых арестован и будет признан виновным, то он, разумеется, нарушил закон — вполне возможно, что не писаный закон, а некий неформальный закон российского общества, какие-то понятия, принятые в кругу власть имущих, правила поведения в примитивной группе, каковой является наше общество, наконец.
Можно пофантазировать на тему формальной вины. Мог ли Белых действительно брать наличные «на нужды города»? Конечно, мог: в России до сих пор множество вопросов, особенно во взаимоотношениях властей, решаются наличными и неформально. Более того, «просьба» губернатора к бизнесу оказать услугу родной области является в России традицией, вымогательство «не себе, а краю» — официальной, приветствующейся практикой. А мог он и не брать вообще, и не знать ничего — инсценировка вручения взятки благодаря странностям нашего законодательства стала крайне проста, поскольку из поля зрения закона начисто выпала половина определения понятия взятки: мы помним, что взятка — это передача ценностей должностному лицу другим лицом, но совершенно забываем, что передача эта должна быть осуществлена либо за выполнение этим лицом своих конкретных обязанностей, либо за их неисполнение, иначе это не взятка, а подарок. В нормальном правовом поле факт передачи денег имеет значительно меньшее значение, чем факт неправовой услуги, за эти деньги оказанной, а сама передача денег ничего не доказывает и арест получателя без веских доказательств осуществления услуги равносилен провалу всего дела: как он теперь окажет ту самую услугу? Забываем мы об этом потому, что в законе к «действию или бездействию» добавлено еще по-русски ничего не значащее «общее покровительство», которое можно вменить кому угодно и как угодно — и которое уже вменено Белых. «Общее покровительство» начисто заменяет доказательство факта корыстной заинтересованности должностного лица в выполнении конкретных действий (бездействии), которых не было бы, если бы не соответствующее вознаграждение.
У моего приятеля — школьного учителя — была показательная история. Родители его ученика, который принципиально не хотел учиться и открыто говорил, что оценки ему купят, пришли «договариваться» о тройке. Мой приятель занял принципиальную позицию, родители предложили «подумать и встретиться еще раз». Через пару дней они снова пришли, снова получили отказ и, не споря, вышли из классной комнаты. В этот момент мой приятель заметил у стола пакет и, совершенно инстинктивно схватив его и не рассматривая содержимое, выскочил в коридор с криком: «Вы, кажется, забыли пакет!» Родители как бы не успели отойти от двери, зато у двери кроме них стояли еще два полицейских в форме и несколько человек в штатском — когда родители ученика были вынуждены развернуться и принять пакет обратно, остальные участники мизансцены, ничего не говоря, отошли от класса и ушли. Нет сомнений, что в пакете были деньги, соответствующее заявление о вымогательстве уже было написано, и если бы мой друг заметил пакет на 10 минут позже и полюбопытствовал бы содержимым, он сегодня сидел бы в СИЗО или на зоне с 290-й статьей частью 5б или 6 в приговоре или в обвинении — наше следствие никуда не торопится. Тот факт, что никаких действий он не совершил и не собирался, не смутил бы следствие или суд — наверняка он оказывал этому ученику «общее покровительство». Ну и конечно, у ученика была бы тройка, поставленная другим учителем.
Так что проблема не в суде — проблема начинается на уровне законов. Система российского законодательства аккуратно заточена под возможность посадить кого угодно с минимальными усилиями для следствия, а это должно в свою очередь (кроме основной своей цели — абсолютизации вертикали власти под страхом уголовного преследования) вызывать еще более гнусный побочный эффект: легкость посадки кого угодно вкупе с жесткими требованиями к силовым органам по нахождению и раскрытию максимального количества преступлений порождает как фабрикацию преступлений для украшения отчетности путем их героического раскрытия, так и имитацию раскрытия реальных преступлений с наказанием невиновных для украшения статистики — и то, и то намного проще и легче, чем
искать реальных преступников. Так что виноват Белых или не виноват, мы просто никогда не узнаем: российский закон этого не требует, и сообщение о «неустановленном бенефициаре», прозвучавшее в прессе, — это одновременно и венец кафкианского абсурда системы, и четкое указание на готовность следствия идти именно по бездоказательному пути.
Взятка в России — нежно любимое органами преступление, возможно, именно из-за формулировки закона. Ежегодно регистрируется более 10 000 взяток, причем значительная их доля — до 10 000 рублей, то есть речь явно не о политических разборках или войне бизнесменов. Ответственность за взятки непропорционально сурова, известен приговор: три года заключения за предложение взятки в сумме менее 100 рублей.
Странно (или, наоборот, закономерно), но такая гипертрофированная ответственность фигурантов сочетается с фактической безответственностью тех, кто этих фигурантов «посадил в кресло» — речь, конечно, о чиновниках и других должностных лицах. Даже по поводу Никиты Белых — почему мы не видим митингов в его поддержку, организованных теми, кто голосовал за него в бытность его политическим деятелем? Почему мы не слышим объяснений от того, кто назначил его на ответственный пост? Почему мы считаем нормальным, что непосредственный начальник вообще никак не делит со своими подчиненными ответственность за их реальные или мнимые преступления? Может быть, он мог бы если уж не уйти в отставку, то хотя бы объяснить, почему он так часто ошибается в людях, и анонсировать коренные изменения в кадровой политике?
В России между тем год от года растет число осужденных высших и средних государственных менеджеров. Сегодня, когда еще тянется дело руководства «Роснанотеха», и не забыты дело Васильевой — Сердюкова и «подмосковное дело», одновременно арестованы несколько губернаторов, мэров, их заместителей и сотрудников, крупные чиновники Министерства культуры, чиновники РАО, «Русгидро» и пр. Есть жесткая (и все усиливающаяся) корреляция: чем выше ранг в иерархии — от простого россиянина до высшего чиновника в стране, тем выше процент обвиняемых и осужденных за преступления. На уровне губернаторов процент осужденных и обвиненных в четыре раза превышает тот же процент в целом по стране. Правда, это с учетом алкоголиков, психопатов, лиц с трудным детством, нищих, неквалифицированных мигрантов и так далее — если их исключить, разрыв вырастет до восьми-десяти раз.
Может ли это быть следствием того, что американские шпионы проникли в кадровые службы и сознательно нанимают потенциальных преступников? Или, может быть, высшее руководство страны некомпетентно и не способно подбирать кадры? И то, и другое маловероятно. Зато совершенно очевидно, что в условиях отсутствия адекватного законодательства и системы правосудия работа на государство, особенно в высших должностях, становится делом крайне рискованным: война кланов, необходимость выполнять любые распоряжения сверху, рвение силовиков, ищущих возможность выслужиться и поставить гражданскую власть на местах под свой контроль, превращают любого чиновника в потенциального преступника, реального или мнимого — все равно. А если риск так высок, идти на работу в государство будут либо очень недальновидные люди, либо те, кто заранее готов на преступление и сопутствующие ему риски. В этой связи неудивительно, что многие крупные чиновники жалуются на кадровый голод: никто не хочет идти на опасную работу во власть. И пока чиновник в России не сможет рассчитывать на защиту закона и доверие власти и народа вместо нынешнего слепого карающего меча и злорадства населения, мы будем с удивлением наблюдать, как чем более жестким будет контроль и неумолимыми органы, тем больше будут риски и тем хуже будут чиновники, и тем больше будет коррупции, взяток и других преступлений, совершаемых властью, и тем меньше разумных инициатив, действий, позитивных перемен власть будет генерировать.
В реальности проблема еще шире. Российский упор на репрессивно-карательные методы отправления правосудия в сочетании с полным отсутствием системы защиты граждан от произвола повышает риски любой активности до уровня, на котором действительно значительно осмысленнее заниматься криминальной деятельностью, чем пытаться соблюдать закон. В конце концов, даже не так важно, каким будет решение суда. Человека по подозрению в получении взятки (неуплате налогов, незаконном предпринимательстве и пр.) сажают в СИЗО «русского типа» — с бессмысленным режимом строгой изоляции, переполненными камерами, высоким риском заразиться туберкулезом, питанием, разрушающим организм, отсутствием медицинской помощи, и держат там годами до суда. И небольшой вероятности этого абсурдного (куда в реальности денется и на что сможет негативно повлиять несчастный гражданин — не убийца и не бандит, у которого отобрали паспорта и надели на конечность электронный браслет, позволив ходить по родному городу?!) действия уже хватает для того, чтобы в десятки раз сократить количество некриминально экономически активных граждан и толковых и честных претендентов на государственные должности — а дальше мы удивляемся, почему у нас предпринимателей на порядок меньше, чем в Европе, капиталы бегут и чиновники воруют.
Государство, не способное понять, что оно само является единственной причиной такой беды, на рост криминальной активности и во власти и вообще в стране отвечает дальнейшим ужесточением контроля и требованием к репрессивным органам выявлять и карать еще больше. Сегодня система государственного управления уже в большой степени парализована как страхом любого действия, так и чудовищной бюрократией процесса, наполовину связанной с гипертрофированным контролем, наполовину — со стремлением каждого чиновника «проложиться» десятком бумажек, снимающих с него всякую ответственность. Недавно один функционер из государственной корпорации жаловался мне, что в связи с проверкой Счетной палаты они полгода не могут делать свою работу, огромные суммы лежат без движения, корпорация несет убытки. «Что же проверяет Счетная палата?» — поинтересовался я. «Эффективность использования средств», — был ответ. Тотальный контроль увеличивает себестоимость, ничему не помогая: отчетная нагрузка банковской системы не спасла 50% банков от банкротства; клубы горят, корабли тонут, дети в лагерях гибнут, невзирая на раздутые штаты проверяющих безопасность и их постоянные проверки и поборы. И с каждым днем все большее число высокопоставленных чиновников отправляется под суд — система затягивает удавку на собственном горле.
Намного успешнее работает система, основанная на прозрачной мотивации и явно выраженном доверии, сочетающемся с мягким и эффективным контролем, в том числе и в России. За 25 лет менеджерской карьеры мне пришлось руководить тысячами людей и лично нанимать более чем тысячу менеджеров. Большинство из них получали доступ к принятию решений, которые стоили бы компании десятки миллионов долларов, почти все они могли тем или иным способом попытаться украсть очень крупные суммы, поскольку в компаниях, которыми я управлял, практиковался высокий уровень доверия и делегирования полномочий — речь идет не о «жалких» 100 тысячах евро в пакете и, уж конечно, не о комичном пороге «особо крупного размера» в миллион рублей, а о миллионах, иногда — десятке миллионов долларов. Конечно, потом мы установили бы факт кражи, но, скорее всего, к тому моменту вор уже оказался бы за границей, вне нашей досягаемости, либо (были и такие возможности) мог бы спокойно все отрицать, не боясь наказания. За 25 лет никто из моих менеджеров ни разу не попытался сделать что-то подобное — только в коммерческом банке пару раз были выявлены случаи сговора между мелкими заемщиками и управленцами самого низшего звена. Кстати, и в других приличных частных компаниях и корпорациях случаи воровства менеджеров были на моей памяти единичными и совершенно экстраординарными. Причины такой честности очень просты: во-первых, высокая конкуренция за должности среди тех, кто хотел бы реально зарабатывать честные большие деньги и обладал достаточной квалификацией — кандидаты верили в адекватное к ним отношение и в возможность продвинуться в карьере и заработать. Во-вторых, за счет высокой конкуренции кандидатов мы имели возможность производить тщательный отбор. В-третьих, в случае обнаружения воровства или даже подозрения такового будущее менеджера было бы совершенно испорчено — и доход от одного-двух преступлений не компенсировал бы потерянного многолетнего заработка в будущем. Наконец, в-четвертых, мы всячески демонстрировали новым сотрудникам собственную порядочность по отношению к ним и реальные, а не мнимые ценности корпорации, в том числе уважение, поощрение инициативы, доверие. Влияние реальных корпоративных ценностей и факта авансированного доверия на этику поведения невозможно переоценить. Об этом вспоминаешь каждый раз, когда становишься свидетелем унижающей манеры коммуникации даже на заседаниях правительства России, когда видишь, как система убивает желание что-либо сделать по своей инициативе: шансов, что система, которая так управляется, будет этичной, нет никаких.
В России сегодня при каждом удобном случае ссылаются на Сингапур как пример успешной борьбы с коррупцией. Почему-то при этом вспоминают лишь, что Ли Кван Ю арестовал несколько своих друзей, и объявляют беспощадные аресты панацеей. Это намеренное или ненамеренное искажение истории. Ли Кван Ю, конечно, не прикрывал воровство в своем окружении. Но главное, что он сделал для борьбы с коррупцией, — это открытие рынка страны для иностранцев (прежде всего американцев) и их корпоративной и управленческой культуры, значительное сокращение регулирующей роли государства и, конечно, построение законодательства и судебной системы по английскому образцу с импортом конечного правосудия через подчинение Лондонскому Королевскому суду. Те, у кого остаются сомнения, могут обратиться к опыту Китая: там смертная казнь за коррупцию никак не влияет на ее чудовищный размах.
Со времен открытий Дарвина нам уже в школе преподают, что поведение, как и свойства живых существ, определяется средой обитания. Карать чиновников в России за взятки так же абсурдно, как карать рыб за плавники. Не нравятся плавники — осушите озеро, и на этом месте будут бегать животные на ножках; не нравятся взяточники во власти — сломайте архаичную, уходящую корнями в Россию конца XVIII века систему
командно-административного управления, сплетенную с законом и судом, служащим только лишь облегчению исполнения воли начальства. Если уж один из наших крупных чиновников позволяет себе называть коррупционеров «кровососами на теле общества», то не грех вспомнить историю Панамского канала: замученные переносящими малярию кровососами французы бросили стройку и отдали канал американцам. Те же, не приступая к работе и не пытаясь защищать рабочих от комаров, для начала осушили окрестные болота — и комаров не стало. Наше русское болото давно пора осушить, тем более что сделать это не так уж трудно, для этого не нужно ни смены власти, ни тем более революции, это (в отличие от экономических реформ) не приведет к падению ВВП — достаточно политической воли и последовательной работы. Ну и конечно, Белых надо выпускать, а формулировку 290-й статьи менять; можно будет считать это началом реальной работы по искоренению коррупции.
Андрей Мовчан
Комментариев нет :
Отправить комментарий
Какие новости для Вас актуальны ?